Реплика Донецкого: Есенин - наше всё!
Да, Есенин, а вовсе не Пушкин. Такой вот вывод. Дочитал новую и, как обещали, самую подробную (чуть ли не по дням, по месяцам - точно) биографию Сергея Есенина в серии ЖЗЛ от Захара Прилепина. Толстенный том в тысячу с лишним страниц мелким шрифтом. И, как говорится, «навеяло». Ведь если составлять личный «хит-парад» русских поэтов XX века, то на первом месте однозначно - Есенин, и только после следуют Маяковский, Мандельштам, Бродский и др.
Ну, что сказать? Спасибо автору за систематизацию разнообразных источников и мемуаров, свидетельств и предположений, это большой труд, не только биографический, но и культурологический. Филологу и, в особенности, есениноведу, все, о чем написал Прилепин, более-менее известно, достаточно вспомнить книгу из той же серии ЖЗЛ отца и сына Куняевых плюс исследование Олега Лекманова и Михаила Свердлова, но для массового читателя новинка от Захара Прилепина может стать очередным «откровением». Все-таки Прилепин у нас медийная, раскрученная фигура, его по телевизору чуть ли не каждый день показывают. А это весьма важный маркетинговый фактор для любой книги.
Для журналиста, специализирующегося на жанре сенсаций, так вообще: «Сергей Есенин» от Прилепина - просто кладезь «жареной» информации. Конечно, человека с литературным вкусом не может не смущать «беллетризация», которую эпизод за эпизодом позволяет себе Прилепин: вот Есенин разговаривает с друзьями, или пьет с ними, или с женщинами спит, скандалит и дерется, а Прилепин с боку, в углу, пристроился - даже не со свечкой, а с целым прожектором. Высвечивает для нас всю правду-матку во всех деталях. Вся эта «беллетристика» производит несколько комический эффект: Есенин и рядом Прилепин с диктофоном. Когда Прилепин пересказывает Мариенгофа, и ты помнишь, откуда эта сцена вынута, понимаешь, что у Мариенгофа написано было лучше. Ну да ладно. Будем считать, что это такой особый авторский художественный прием для облегчения восприятия широкой публикой.
Прилепин, как и многие до него, старательно разрушает мифы советского есениноведения и постсоветские версии его убийства. Массовому читателю наверняка будет интересно узнать, что, несмотря на декларации о своем якобы «крестьянстве», под которым подразумевается тяжелый труд на земле, никаким «крестьянином» Есенин в обычном понимании не был: землю не пахал, траву не косил, за скотиной не ухаживал. Он принадлежал к классу сельской буржуазии, то есть, по более привычной терминологии, происходил из «кулацких» семей, что примечательно: и по линии отца, и по линии матери, к рождению Есенина в 1895-м году, правда, уже обедневших до «середняков».
Дед Сергея по матери, Федор Титов, как сказали бы сейчас, «нашел себя в бизнесе», имел в собственности баржи и подолгу жил в Петербурге. Когда возвращался в Константиново, устраивал для соседей богатые застолья. Отец, Александр Есенин, с 12 лет жил в Москве, трудился в мясной лавке приказчиком, то есть, опять же, если говорить современным языком, работал менеджером по продажам. При этом знал грамоту, сочинял стихи и песни; обладая прекрасным дискантом, пел в церковном хоре. Мать Татьяна была первой красавицей на селе, и была отцом насильно выдана замуж: на свадьбу девушку доставали из подпола, где она пряталась. Мужа не любила и в 1897-м, когда Сереже было три года, бросив ребенка на попечение родителей, уехала в Рязань, где, как говорили тогда, «прижила» Есенину единоутробного брата Сашу; в 1904-м году, впрочем, она вернулась к мужу, который ее простил, и родила Сереже двух родных сестер - Катю и Шуру. По воспоминаниям односельчан, маленький Есенин в ее редкие приезды в отчий дом маму не узнавал и, когда она плакала, говорил ей: «Почему ты плачешь? Тебя замуж не берут? Не плачь! Мы найдем тебе мужа».
Все эти непростые семейные обстоятельства, по-видимому, произвели на психику мальчика столь травмирующее воздействие, что, став взрослым, он так и не обрел семейного счастья: если брать не «паспортное», а реальное время, то со всеми своими женами, как официальными, так и «гражданскими», он жил от силы по два-три месяца. К тому же умудрился стать двоеженцем: когда женился на Софье Толстой, брак со знаменитой танцовщицей Айседорой Дункан не был расторгнут. Дольше всего он прожил именно с Айседорой - целый год, да и то только потому, что в зарубежном турне ему от жены некуда было сбежать. С женами Есенин часто ругался вдрызг, ревновал и колотил их - и Зину Райх, которой не мог простить, что она досталась ему не девственницей, и Айседору, которая была старше его на 18 лет, и страстно, до безумия, влюбленную в него Соню Толстую. Все эти в высшей степени достойные женщины все эти эксцессы терпели и прощали, потому что любили и обожали Есенина. Такова была сила его нечеловеческого обаяния. Айседора звала его «Ангелом».
Обожали и прощали не только женщины. Скажем, когда Зина вышла замуж за знаменитого театрального режиссера Всеволода Мейерхольда, и тот усыновил ее детей, она умудрялась бегать на тайные свидания к бывшему мужу на квартиру подруги, и Мейерхольд знал об этом, но ничего не мог поделать и тоже прощал. После очередной ссоры с Есениным Соня Толстая хотела покончить с собой, написала предсмертное письмо, и спасло ее только чудо. А вот многолетней подруге поэта, Галине Бениславской, повезло меньше: она исполнила свой замысел - застрелилась прямо на могиле Есенина 3 декабря 1926 года: первый патрон дал осечку, но вторая пуля попала точно в сердце. Галине было 28 лет. Там еще много всякой бытовухи, скандалов и страстей, хватит на целый телесериал, да не один. Даже странно, что у «Первого канала» с отцом и сыном Безруковыми получилось столь унылое говно.
К двадцатым годам Есенин достиг в стране ошеломляющей всероссийской славы: по эффекту, который он производил на публику, его можно сравнить с рок-звездой или модным рэпером. Впрочем, тогдашние поэтические концерты и были своего рода «предтечами» нынешних рэп-баттлов. В группе имажинистов Есенин был «гвоздем программы», и всякое его выступление, в каком бы он не находился состоянии (часто, довольно пьяном), заканчивалось неистовыми аплодисментами и выносом тела поэта из зала на руках.
В интерпретации Прилепина, большевистские вожди, от Троцкого до Калинина, Есенина не то что не убивали, а только и делали, что холили да лелеяли, позволяя все, что не позволялось ни одному другому поэту, поскольку Советская власть вообще умела ценить талант. Новорожденное государство рабочих и крестьян нуждалось в новой мифологии, и кто еще мог творить новый эпос, как не Есенин? Если бы Есенин только захотел, он имел бы от государства все: и свой собственный литературный журнал, и собрания сочинений, и четырехкомнатную квартиру в центре Москвы, ну а всероссийской славы и всенародного обожания у Есенина и без всяких вождей хватало.
Но в том-то и штука, что «придворным» кремлевским поэтом Есенин стать никак не мог, у него было другое предназначение, иная миссия - стать поэтом национальным, русским, и ради этого предназначения он полностью и растратил себя. А жить ему обычной жизнью советского обывателя было незачем. Весь свой последний, тридцатый год он последовательно готовил себя к смерти, совершив три неудавшиеся попытки суицида - дважды топился и один раз пытался выброситься в окно. Физически жить ему при этом оставалось недолго: если Блок умер от сифилиса, то у Есенина обнаружили туберкулез, и если бы он не повесился на исходе декабря 1925-го, то все равно бы умер несколько месяцев спустя, может быть, ближе к лету 1926-го. Зная об этом лучше других, Есенин в последние месяцы жизни со всеми прощался - со старыми друзьями и подругами, женами и любовницами, с детьми. Прилепин нарисовал прямо-таки душераздирающие сцены этих прощаний.
Прижизненные кадры кинохроники: Есенин на открытии памятника поэту Кольцову (1918); с Айседорой Дункан в США (1922). Аудио - чтение Есениным стихотворения «Исповедь хулигана»
И все же главное качество книги Прилепина - это не перелопаченные и пересказанные своими словами подробности, а пронизывающая всю тысячу страниц любовь к поэту. Искренняя, обожающая, восторженная. Прилепин, как и миллионы читателей, все прощает Есенину за его гениальные стихи, принимает все его крайности, анархизм и безмерность, за русский национальный характер, в котором так блистательно перемешаны хорошее и дурное, светлое и отвратительное, за то, что он сам стал гениальным физическим воплощением России, ее удивительным ребенком.
Прилепин сознательно выступает в роли своего рода «адвоката» Есенина: спорит (зная, что их много) с оппонентами, прошлыми и настоящими. Со сторонниками многочисленных версий якобы «убийства» поэта. Спорит с создателями других «образов поэта» - от «золотокудрого Леля и песенника» до конченого шизоида, алкоголика и скандалиста, каким Есенин предстает в вульгарных пересказах желтой прессы. В этом смысле книга Прилепина последовательно полемична. Естественно, Прилепин создает «своего» Есенина, не похожего ни на актера Никоненко (фильм «Пой песню, поэт...», 1971), ни на актера Безрукова (телесериал «Есенин», 2005).
Какой он все-таки был, Есенин наш? Вот так сразу и не скажешь. Повесился в тридцать лет, по нынешним временам возраст просто детский. В жизни - очень разный: сначала лукавый, на потребу салонной публике сознательно играющий роль сельского дурачка с гармошкой, потом - напряженно ищущий свой неповторимый голос, свою интимную интонацию, принявший Октябрьскую революцию всем сердцем; потом - непревзойденный новатор, эпатирующий публику строчками вроде: «Вы, любители песенных блох, не хотите ль отсосать у мерина?»; потом – муж знаменитой танцовщицы Айседоры Дункан, персонаж светской хроники, отправившийся в годовое турне по Германии, Франции и США; потом - «самый яростный» советский «попутчик», поклонник Ленина и Троцкого, наконец похабник и психопат, с начала 1922 года ушедший, если верить Прилепину, в почти беспробудный запой на три года с недолгими остановками в психбольницах, вплоть до холодного номера в отеле «Англетер», где соорудил петлю из ремня и веревки от чемодана.
При этом временами впадал в полное человеческое ничтожество: дрался в кабаках, орал: «Жиды проклятые, погубили Россию!», за что прослыл антисемитом; в Париже выбрасывал из окон отелей мебель, на свадьбе в родном Константинове надел на голое тело платье сестры и бегал в таком непотребном виде по всей деревне, катался по земле, бил стекла окон камнями, буянил. В общем, нам и не снилось! Когда он при всем этом успевал сочинять стихи, нормальному человеку совершенно не понять. Но вот как-то они из него выливались. Черпал он их горстями из потока русской речи, из невероятной бездны русского языка. И получалось, например, такое:
Сыпь, гармоника. Скука... Скука...
Гармонист пальцы льет волной.
Пей со мною, паршивая сука,
Пей со мной.
Излюбили тебя, измызгали -
Невтерпеж.
Что ж ты смотришь так синими брызгами?
Иль в морду хошь?
В огород бы тебя на чучело,
Пугать ворон.
До печенок меня замучила
Со всех сторон.
Сыпь, гармоника. Сыпь, моя частая.
Пей, выдра, пей.
Мне бы лучше вон ту, сисястую, -
Она глупей.
Я средь женщин тебя не первую...
Немало вас,
Но с такой вот, как ты, со стервою
Лишь в первый раз.
Чем больнее, тем звонче,
То здесь, то там.
Я с собой не покончу,
Иди к чертям.
К вашей своре собачьей
Пора простыть.
Дорогая, я плачу,
Прости... прости...
Кстати, по воспоминаниям современников, плакал Есенин много, даже рыдал, было не успокоить, и не только с пьяных глаз, - плакал по своим детям, которые росли без него, и по себе, помня о своей скорой гибели, и по Родине, кровью умытой, которую ждали еще страшные годы, а он их, как поэт, и, стало быть, визионер, не только предчувствовал, но и ясно видел.
Александр Донецкий
Источник: ПЛН-FM